Николай Шпыркович - Лепила[СИ]
В операционной сегодня большой активности не было, лишь помог немного Семенычу на операции грыжесечения. Ограничились небольшим внутривенным наркозом.
Гоша в ординаторской не появлялся — с утра сидел на приеме, а после обеда отпросился у Семеныча, и, благо день был спокойный, вообще ушел с работы.
Вскоре после обеда позвонили из приемного покоя.
— Дмитрий Олегович, к вам здесь пришли.
— Опять, наверное, милиция — пробурчал я в сторону, но все же спросил — Кто?
К удивлению моему, сестрица из приемного ответила:
— Дедушка какой–то, с тросточкой.
Внизу она кивком головы она показала на румяного седого старичка, смирно сидевшего в углу отделения, зажав трость с резной рукояткой между колен. Приглядевшись, я улыбнулся:
— Здравствуйте, Тимофей Лукич.
— Здравствуйте, здравствуйте, Дмитрий Олегович — радостно отозвался он из своего угла.
… Когда полгода назад Лукича привезли к нам, румянца на его щеках не было, и, честно говоря, мы вообще не ожидали, что он выкарабкается — инфаркт после 70-ти не шутка. И, тем не менее, дедушка довольно быстро встал на ноги и больше всего переживал не за свое здоровье, а за то, что пока он лежит, в его теплицах без надлежащего ухода пропадут какие–то жутко редкие сорта роз. С Сергеем они спелись, как два грузина на татарской свадьбе, так что Серега просиживал все дежурство напролет у постели Лукича, иногда задерживаясь и после окончания смены.
— … А капусту лучше всего размещать на середине картофельного поля, причем заделку органических удобрений производить обязательно на зиму — наставительно вещал нам пациент, а Сергей прилежно конспектировал, типа студент агроколледжа.
Сам Лукич был из соседнего городка, приехал на день рождения к сестре, тут его и подкосил инфаркт. Когда его переводили в терапию — Сергей смотрел на Лукича, как ребенок, у которого грубо отобрали мороженое — его бы воля, он бы его навечно к нам в отделение прописал.
— Как здоровье, Тимофей Лукич?
— Да ничего, слава Богу, до весны дожил — теперь летом и подавно жить буду. Я ведь, как от вас вернулся, — первым делом в теплицу, она у меня высокая, газом отапливается. Верите — на колени упал, землю в руках держу и чувствую, как во мне силы прибавляются, будто у Антея. Спасибо большое, я ведь тогда выписался, и не поблагодарил толком. Вот … — он нагнулся и осторожно развернул длинный сверток. — глаза мои удивленно расширились, а сидящая за столом медсестра восторженно — завистливо протянула:
— У-ух ты …
… Потом на эти розы ходила смотреть вся больница, а Анжела Викторовна, заведующая детским отделением, с ножом у горла требовала дать ей адрес Лукича — у ее дочери, как раз намечалась свадьба, и ей всенепременно надо было иметь «это чудо». Огромные, размером с два кулака, бутоны стояли долго–долго и, казалось, изнутри светились мягким светом, так что, когда девчонки гасили свет — казалось, что в темноте горят еще три светильника…
… — Я над ними работал последние два года, — сухая старческая рука Лукича поддерживала букет, будто баюкала младенца. Думал, как их назвать, все как–то не приходило в голову, а тут решил назвать их «Вадис» — Вася, Дима, Сережа — в вашу честь, ребятушки.
— Ну, спасибо, Лукич, жаль, Вася не увидит, красотищу такую, а Сергею сегодня же покажу.
— А он на работе? — обрадовано улыбнулся старичок. — Я бы ему как раз про луковицы лилий, которые присылал, рассказал, какой за ними уход и все такое…
— Сергей–то в больнице, но не на работе — я вздохнул, и вкратце рассказал о случившемся, умолчав лишь о том, что наезд на Сергея был, скорее всего, неслучайным.
— Ай–я–яй — сокрушенно покачал головой Лукич. Он вытащил из кармана, как мне показалось авторучку, но оказалось, что это — футляр от неправдоподобно узких очков, которые он и нацепил на нос.
— Я сейчас ему напишу сбор — он потряс возле уха пальцем. — Это очень хороший сбор. Очень, очень улучшает заживление костей. Сам я пью боярышник, а ему надо вот это — он написал длинный столбик трав и вручил мне рецепт двумя руками, прямо как посол верительную грамоту.
— Да сами сходите, Лукич и передайте.
— А можно? — снова обрадовался агрогений.
— Ну почему же нельзя?
Мы поднялись в хирургию, и я довольно–таки бесцеремонно разбудил Серегу, который сладко посапывал в кровати, скрестив руки на пузе. Продрав глаза, и, едва уразумев, кого я к нему привел, он сразу начал сыпать специфическими терминами, забрасывая Лукича сотней вопросов сразу, в том числе и насчет тех самых лилий. Я предложил оставить ему розы у себя, но он лишь досадливо отмахнулся от меня, и сказал, чтобы я отнес их в отделение — девчонкам приятнее работать будет.
Я отнес цветы в реанимацию, выслушав там очередную порцию ахов–вздохов, которые мне предстояло выслушать в ближайшее время еще немало. Удивительно, но когда через двадцать минут я снова заглянул к Сергею, выездная агросессия все еще продолжалась. Я даже позавидовал Сереге — надо же такую зацепку в жизни иметь. Выйдет вот на пенсию — никаких проблем, чем заполнить пустоту, оставшуюся после ухода с работы. Я вдруг понял с сожалением, что подобной зацепки у меня нет — надо что–то придумать, марки, что ли, начать собирать, а то ведь со скуки и спиться недолго. Распрощавшись, наконец, и пожелав скорейшего выздоровления Сергею, Лукич совсем собрался уходить, однако постучал себя по лбу и достал из пакета, который принес с собой, стеклянную банку из под кофе, заполненную коричневым порошком.
— Здесь и есть кофе — объяснил он. — Мой кофе.
— У вас что — собственная кофейная плантация? — удивился я.
— Ну, положим, не плантация, а всего одно дерево, я выращиваю его в теплице с подогревом, но зато оно дает такие зерна. Разве ж это кофе — он пренебрежительно показал пальцем куда–то за спину. Мой кофе — очень, очень крепкий и ароматный. Раньше я так любил его — он грустно вздохнул, — теперь нельзя. Теперь я пью чай из боярышника. Но это тоже вкусно. А вы, когда будете пить мой кофе — вспомните мой совет — кладите половинную порцию от той, к которой вы привыкли.
— Ну, это пусть вон Дима забирает — хмыкнул Сергей. — Он у нас кофеман, я лично больше зеленый чай уважаю. — Он смущенно глянул на Лукича — не обиделся ли тот на него за отказ от подарка, однако старик понимающе кивнул головой.
— Очень, очень хороший выбор. Зеленый чай — замечательная вещь.
— А можно его у нас выращивать? — загорелся Сергей.
— Конечно можно — важно кивнул головой старый цветовод. — Естественно не в открытом грунте. Температурный режим, полив — и все… — Агросессия продолжалась.
Дверь палаты приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова нашей санитарки.
— Дмитрий Олегович, в приемный. Ожог привезли.
Сунув банку ей в руки, и наскоро попрощавшись с Лукичом я поспешил в приемный.
Ожог у мужичка, заснувшего с непотушенной сигаретой, был серьезным. На первый взгляд кожа на животе и груди была почти неизмененной, разве что оттенок имела немного другой — серо–желтый, да еще исчезли волосы, начисто слизанные языком пламени. Однако, когда я легонько постучал ногтем по поверхности пятна — послышался сухой стук, будто я щелкал не по живой плоти, а по какой–то пластмассовой папке.
Ожоговый струп, III-я степень, процентов 30 от общей поверхности тела. Сейчас ему еще нормально, поскольку нервные окончания погибли, особо и не больно, к тому же он «под кайфом» но очень, очень скоро (я мысленно начал произносить любимое словечко Тимофея Лукича), если не будем лечить — разовьется ожоговый шок. Оттерев мужика тряпкой, совершенно так же, как по его собственному признанию, он отмывал свежеопаленного поросенка, мы подняли его в реанимацию.
— Сколько будем капать? — поинтересовалась Лилька.
— Ведро. Сладкой и соленой воды.
Ведра, к сожалению, у нас не было, пришлось обходиться стандартными флаконами по 400 миллилитров, но объем мы залили, именно ведерный — 10 литров, как с куста.
После 5‑го литра заработали почки, и мужик пошел выдавать соломенно–желтый продукт жизнедеятельности в таких количествах, что Корнеевна забегалась опорожнять пластиковый пакет мочеприемника. Все «прелести» ожоговой болезни, у пациента, были, конечно, еще впереди, однако, ближайшую неприятность — почечную недостаточность, мы, похоже, успели предупредить, так что спать я пошел в определенной степени успокоенным.
Уже лежа на диване, я слышал, как вполголоса переговаривались Лилька с Корнеевной.
— … Ошалела девка совсем, добро бы на стороне еще кого нашла, а то додумалась — в больнице.
— Наверное, любовь такая сильная, раз она после первой ночи, сразу на вторую с Любой поменялась, лишь бы с молодым этим «подежурить».
— Распуста это, а не любовь — я почти видел, как строго поджала губы Корнеевна. — Ой, девки, веселитесь — потом плакать будете.
